Старуха помолчала и посмотрела в степь, где все густела тьма. Искорки
горящего сердца Данко вспыхивали где-то далеко и казались голубыми
воздушными цветами, расцветая только на миг.
Повел их Данко. Дружно все пошли за ним — верили в него. Трудный путь это
был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть,
глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Переплелись их
ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много
стоил пота и крови тем людям. Долго шли они... Все гуще становился лес, все
меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он,
молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен.
Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И
стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их
было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших
деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья
скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса,
освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как
являлись, пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний,
казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы,
корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А
из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это
был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом. Но им стыдно было
сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека,
который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими, —
вот как!
Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы,
усталые и злые, стали судить Данко.
— Ты, — сказали они, — ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и
утомил, и за это ты погибнешь!
— Вы сказали: «Веди!» — и я повел! — крикнул Данко, становясь против них
грудью. — Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что
сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь
более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!
Но эти слова разъярили их еще более.
— Ты умрешь! Ты умрешь! — ревели они.
А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья.
Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери.
Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя
было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но
от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без
него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их,
вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня...
А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись
очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и
стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он
уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума
родила в нем тоску.
А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь...
— Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко.
И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко
поднял его над головой.
Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал,
освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света
его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота...»
(Максим Горький, «Старуха Изергиль»)