Стояла ТЭЦ два месяца, как скелет серый, в снегу, покинутая. А вот пришла
104-я. И в чем ее души держатся? — брюхи пустые поясами брезентовыми
затянуты; морозяка трещит; ни обогревалки, ни огня искорки. А все ж пришла
104-я — и опять жизнь начинается.
У самого входа в машинный зал развалился ящик растворный. Он дряхлый
был, ящик, Шухов и не чаял, что его донесут целым. Бригадир поматюгался для
порядка, но видит — никто не виноват. А тут катят Кильдигс с Шуховым, толь
меж собой несут. Обрадовался бригадир и сейчас перестановку затеял: Шухову
— трубу к печке ладить, чтоб скорей растопить, Кильдигсу — ящик чинить, а
эстонцы ему два на помощь, а Сеньке Клевшину — на топор, и планок долгих
наколоть, чтоб на них толь набивать: толь-то уже окна в два раза. Откуда планок
брать? Чтобы обогревалку сделать, на это прораб досок не выпишет. Оглянулся
бригадир, и все оглянулись, один выход: отбить пару досок, что как перила к
трапам на второй этаж пристроены. Ходить — не зевать, так не свалишься. А что
ж делать?
Кажется, чего бы зэку десять лет в лагере горбить? Не хочу, мол, да и только.
Волочи день до вечера, а ночь наша.
Да не выйдет. На то придумана — бригада. Да не такая бригада, как на воле, где Иван Иванычу отдельно зарплата и Петру Петровичу отдельно зарплата. В
лагере бригада — это такое устройство, чтоб не начальство зэков понукало, а
зэки друг друга. Тут так: или всем дополнительное, или все подыхайте. Ты не
работаешь, гад, а я из-за тебя голодным сидеть буду? Нет, вкалывай, падло!
А еще подожмет такой момент, как сейчас, тем боле не рассидишься. Волен
не волен, а скачи да прыгай, поворачивайся. Если через два часа обогревалки
себе не сделаем — пропадем тут все на хрен.
Инструмент Павло принес уже, только разбирай. И труб несколько. По
жестяному делу инструмента, правда, нет, но есть молоточек слесарный да
топорик. Как-нибудь.
Похлопает Шухов рукавицами друг об друга, и составляет трубы, и оббивает в
стыках. Опять похлопает и опять оббивает (а мастерок тут же и спрятал
недалеко. Хоть в бригаде люди свои, а подменить могут. Тот же и Кильдигс).
И — как вымело все мысли из головы. Ни о чем Шухов сейчас не вспоминал и
не заботился, а только думал — как ему колена трубные составить и вывести,
чтоб не дымило. Гопчика послал проволоку искать — подвесить трубу у окна на
выходе.
А в углу еще приземистая печь есть с кирпичным выводом. У ней плита
железная поверху, она калится, и на ней песок отмерзает и сохнет. Так ту печь
растопили, и на нее кавторанг с Фетюковым носилками песок носят. Чтоб
носилки носить — ума не надо. Вот и ставит бригадир на ту работу бывших
начальников. Фетюков в какой-то конторе большим начальником был. На
машине ездил. Фетюков по первым дням на кавторанга даже хвост поднял,
покрикивал. Но кавторанг ему двинул в зубы раз, на том и поладили.
Уж к печи с песком сунулись ребята греться, но бригадир предупредил:
— Эх, сейчас кого-то в лоб огрею! Оборудуйте сперва!
Битой собаке только плеть покажи. И мороз лют, но бригадир лютей. Разошлись ребята опять по работам.
А бригадир, слышит Шухов, тихо Павлу:
— Ты оставайся тут, держи крепко. Мне сейчас процентовку закрывать идти.
От процентовки больше зависит, чем от самой работы. Который бригадир
умный — тот не так на работу, как на процентовку налегает. С ей кормимся. Чего
не сделано — докажи, что сделано; за что дешево платят — оберни так, чтоб
дороже. На это большой ум у бригадира нужен. И блат с нормировщиками.
Нормировщикам тоже нести надо.
А разобраться — для кого эти все проценты? Для лагеря. Лагерь через то со
строительства тысячи лишние выгребает да своим лейтенантам премии
выписывает. Тому ж Волковому за его плетку. А тебе — хлеба двести грамм
лишних в вечер. Двести грамм жизнью правят. На двести граммах
Беломорканал построен.
(А. И. Солженицын, «Один день Ивана Денисовича»)