(1)На моральную сторону брата другая личность, диаметрально противоположная личности Лукина, наложила неизгладимо-благотворную печать — это Платон Яковлевич Гамалея, бывший тогда инспектором в Морском корпусе и другом отца. (2)С первых минут, когда юная память могла удерживать первые впечатления, до самой смерти брат отзывался об нём как о благодетеле, как о человеке, которому он обязан лучшею частью своего нравственного достояния. (3)И точно: по рассказам его, казалось, провидение создало этого человека и поставило на занимавшееся им место нарочито для того, чтоб служить примером для возрастающих под сенью наук молодых поколений. (4)Пламенная любовь к науке неутомимость в занятиях, нрав тихий, ровный, кроткий, речь плавная, тихая, как бы утомлённая, смягчённая детским пришепётыванием, где даже немного резкий звук буквы р превращался в л, оттенок дружески-отеческой любви в обращении с кадетами, когда даже самый выговор обращался в устах его в какую-то просьбу, в какую-то мольбу, когда самый большой упрёк ленивцу выражал в подобных фразах: «Ах, братец, ты не знаешь, что ты собственный свой палач, — ты себя наказываешь, ты себя губишь...» (5)«Любите науку, братцы, для самой науки, — повторял он часто готовящимся к выпуску, — а не для того, чтоб надеть эполеты: невежда офицер похож на того животного — знаете, братцы, об котором говорят в басне — ну того, знаете... под золотым чепраком с длинными ушами. (6)Ведь самый богатый чепрак длинных ушей не закроет».
(7)«И точно, он имел дар заставить невольно полюбить большей части моих товарищей, — говорил брат, — полюбить науку для науки». (8)Но каких неутомимых трудов, какого ангельского терпения всё это ему стоило. (9)Не должно забывать жалкое состояние образования кадет того времени: это был какой-то хаос, отсутствие всякой системы, какое-то бессмысленное препровождение времени в классах. (10)Учителя, набранные с борку да с сосенки, с невежественным самовластием распоряжались умственным достоянием детей, им вверяемых. (11)Руководств никаких не было; каждый преподавал что и как ему вздумалось, по бестолковым запискам, принимавшим безобразный вид при переписках под диктовку безграмотным маленьким невеждам и поглощавшим большую часть учебного времени. (12)Платон Яковлевич Гамалея предположил целью своей жизни искоренить это зло, составив руководство по всем предметам наук, и начал с важнейшего: с астрономии, навигации и высших математических вычислений. (13)Святой мученик науки! (14)Он возложил на себя свой крест и нёс его до могилы — один — совершенно один. (15)Он сочинил астрономию и навигацию, высшие дифференциальные вычисления, алгебру, теорию и практику кораблевождения. (16)Я говорю «сочинил», потому что это слово именно отвечает тому геркулесовскому труду этого героя у царя Агистоя. (17)Платон Яковлевич в
буквальном смысле должен был взращивать семена этих предметов на бесплодной, мёрзлой тогдашней учёно-литературной почве.
(18)Но прежде, нежели приступить к печатанию своего сочинения, он хотел видеть приложение его на практике, хотел испытать удобопонятность его в изложении и для того предпринял лично преподавание этих предметов гардемаринам. (19)«Никогда не изгладятся из моей памяти, — говорил брат, — те часы, которых мы нетерпеливо дожидались, чтоб бежать в класс к Платону Яковлевичу». (20)Как теперь помню, с какою любовью и почтительным участием мы смотрели на этого худенького, сгорбленного старика, отвечали смело и слушали со вниманием, но всё, что он ни спрашивал, всё, что он ни говорил своим мягким, тихим голосом, в звуках коего уже слышалась чахотка, зародившаяся от неусыпных трудов. (21)Зрение его уже расстроилось, он носил зеленые очки и не всегда мог хорошо различить на учебной доске ни начерченных фигур, ни длинных математических формул, и потому он чаще заставлял нас объясняться словами, и ежели случалось выразиться удачно, то он тотчас фразу записывал и потом вносил в корректурные свои листы. (22)Помню незабвенные для нас часы, когда по окончании класса П. Я. приглашал некоторых счастливцев к себе и там, сидя за ширмою, чтобы предохранить своё зрение от света свечей, он предлагал нам различные вопросы, на которые мы должны были отвечать; вызывал нас на вопросы и отвечал нам, и когда случалось, что предложивший вопрос не понимал его объяснения, он кротко, без всякой обидчивости говорил: (23)«Я, братец, может быть худо объясняю, и ты не понимаешь меня; пожалуйста, Бестужев (или кто другой), объясни ему это…» (24)«Я не могу вам объяснить того обаяния счастья, — всегда говорил брат, вспоминая эти обстоятельства, — не могу вам выразить состояние нашего морального настроения, когда мы, сидя за столом перед ширмою, при тусклом освещении сальной свечи ловили жадным слухом тихие, хриплые звуки нашего обожаемого божества, как поклонники Изиды, и рвались друг перед другом сделаться достойными его одобрения, или когда это божество, этот идеал ума, кротости и смирения поручал кому-нибудь из нас разъяснение его откровений, — мы тогда делались красноречивыми ораторами и часто слышали скрип пера, записывающего наши вдохновения...»
(По М. А. Бестужеву*)
* Михаил Александрович Бестужев (1800—1871) — штабс-капитан лейбгвардии Московского полка, декабрист, писатель.
варианта из списка.